Путешествие длиною в жизнь

Федор Конюхов: «Большое заблуждение думать, что на земном шаре все открыто»

Имя Федора Конюхова знают во всем мире. Он совершил 53 экспедиции в самые опасные и неизведанные точки земного шара, 10 из которых — в одиночку. 17 раз пересек Атлантику, побывал на всех 7 вершинах мира, установил мировой рекорд в пересечении Атлантического океана на весельной лодке всего за 146 суток. А еще Федор Конюхов — художник и священник. В интервью «БИЗНЕС Online» он рассказал о том, как путешествует в одиночку, почему строит часовни и вешает скворечники и зачем накануне своего 70-летия отправляется на Северный полюс исследовать волны-убийцы.

Статный старец с мягким взглядом в доме-музее на Павелецкой

Мы застали Федора Конюхова в самый разгар работы над новой картиной. Статный и слегка сутулый старец с мягким взглядом в рясе священника, поверх которой надет кожаный художественный фартук, принимал гостей в одной из своих мастерских — в доме-музее на Павелецкой. Перед ним — трехметровое масляное полотно, из которого выплывает гигантский белый кит. За спиной — стена, целиком увешанная иконами. Вообще каждый квадратный сантиметр мастерской занят каким-то предметом: картины, статуэтки, фотографии президента России Владимира Путина, министра обороны Сергея Шойгу, космонавта Юрия Гагарина, книги, скворечники, модели парусных лодок.

Знаменитый путешественник не сразу отрывается от картины, чтобы обратить внимание на пришедших. К нему постоянно заходят люди: по 70 человек каждый день. Кто попросит благословение дать, кто — книгу подписать, кто — сфотографироваться. Конюхов никому не отказывает.

«Настоящим путешественником движут открытия, а не пустое болтание по миру»

— Федор Филиппович, мы застали вас в момент таинства — написания новой работы. Но, кажется, вас это ничуть не смущает. И столько людей проходит через мастерскую, а вы все трудитесь.

— Я никогда не сажусь. Мой старший сын Оскар вообще не видит, когда я сплю. Очень поздно ложусь и рано встаю.

— А где же силы брать?

— Если я буду все время спать, они у меня не появятся. Силы берутся из увлеченности любимым делом. Я даже работой это назвать не могу. Просто так живу. Вам же не тяжело дышать и не надоело, поди, за столько лет? Вот и мне не надоело рисовать, путешествовать, строить.

— Приключения — это романтика. Кажется, что в нашем материальном мире такие смельчаки — вымирающий вид. Чувствуете себя человеком не из своей эпохи?

— Совсем нет. Сколько человечество будет жить на земном шаре, столько и путешественники будут делать открытия. Очень большое заблуждение думать, что на земном шаре все открыто. Ученые говорят, что мы изучили океан только на 3–5 процентов. Представьте только, сколького еще мы не знаем. К тому же есть вымирающие виды биологических существ, а есть и те, которые только эволюционировали. И это происходит постоянно. Это неиссякаемое поле для работы настоящих путешественников.

— А кто такой настоящий путешественник?

— Не тот, кто поехал в Турцию лежать на пляже. Настоящим путешественником движут открытия, а не пустое болтание по миру. Раньше и слово «турист» применялось в другом значении. Это были романтики, которые ходили в походы, пели песни у костра, а сейчас туристы способны только на пляже лежать.

Вот в 1984 году я встречался со Святославом Рерихом, сыном Николая Константиновича. Он тоже художник. И после лекции за чаепитием мы говорили ему, что Николай Константинович писал космические картины. А он тогда очень хорошо нам ответил: «А что такое космос? Вот сейчас космонавты отлетают на 400 километров от Земли. Но это еще не космос. Даже когда люди полетят на 1 миллион километров от Земли — это все еще будет не космос. Мы никогда не познаем до конца таких величин». Так же и с путешествиями. И вашим правнукам открытий хватит.

В Священном Писании говорится, что Бог создал человека по своему образу и подобию . И человек идет к разгадке божественной химическим путем, физическим, через искусство. Сколько Земля будет существовать, столько на ней будут жить писатели, художники, путешественники, ученые. Романтики, одним словом.

Например, мой младший сын Николай уже мечтает подняться на гору Олимп на Марсе. Я вот дважды восходил на Эверест. Это самая высокая точка планеты, 8 848 метров. А гора Олимп — 26 тысяч метров. Она самый высокий объект на небесных телах изученной нами части Солнечной системы. Вот такая цель. И мне кажется, человек и туда доберется.

— Зачем постоянно подвергать себя опасностям?

— Этот вопрос мне все время задают. Я также боюсь, как и все. Но мной что-то другое движет. Вот сейчас 11 июля иду на Северный полюс. Там есть дрейфующая полярная станция, и я буду один изучать, как вращается наша матушка Земля. Считается, что в океане существуют волны-убийцы. Обычно волны создает ветер, приливы, отливы. А эти — совсем другое. Планета ведь вращается вокруг своей оси, но из-за своего возраста считается, что она немного расшатана. И именно из-за этого появляются волны-убийцы. Их высота достигает 30 метров. Мне кажется, раньше таких волн не было. А за последние сотни лет мы сильно сместили центр тяжести своей деятельностью. Сколько нефти выкачали, газа. Это же все не проходит просто так. И вот на Северном полюсе мы поставим специальный прибор, показания которого я и буду записывать. Один… в тишине… изучать, писать, рисовать.

— И снова один в эпицентре опасности.

— Опасности всюду. Люди, когда на машинах ездят, подвергают себя опасностям. Я на метро езжу. Машины у меня нет. Но не из-за того, что водить не умею, и не потому, что купить не могу. Сейчас автомобиль могут себе позволить многие. Но меня возят. И я считаю, если перестанут — значит, я никому не нужен. На самом деле, я очень люблю ездить в метро. Вдохновляюсь там, как художник. Да и вообще очень люблю Москву. Для меня нет на земном шаре красивее и лучше города, чем столица России.

«Никому раньше в голову не приходило, что один человек может выполнять задачи всей команды»

— Немного странно слушать о ваших грядущих экспедициях в контексте пандемии. Весь мир дома сидит, а вы на Северный полюс собираетесь. Как вас коснулся коронавирус? Ему удалось удержать вас дома?

— На какое-то время да. Я был у себя в деревне. Там сейчас строим 25 часовен и один храм. Собственно, благодаря этому «пандемийному» времени я многое там сделал. Написал где-то 20 картин за 2020 год.

— Но при этом вы поднимались на Эльбрус.

— Да, и на Килиманджаро. Но это маленькие такие экспедиции. В Мексике я, кстати, и заболел коронавирусом. Получилось как раз на Новый год. В принципе, легко отделался — всего 25 процентов поражения легких. Можно было и дома провести, но меня отправили в больницу на 10 дней. А сейчас я уже сделал прививку.

— Если посмотреть на хронологию ваших путешествий, то можно обратить внимание, что с конца 90-х вы все чаще выбирали одиночные походы. Почему?

— Сначала это было тщеславие… в хорошем смысле. Какой бы профессией человек ни занимался — спортсмен, ученый, писатель, журналист, — им движет тщеславие. Некоторые художники говорят, что пишут картины для себя. Врут. Я тоже так раньше говорил. Но сейчас уже старый, поэтому могу говорить правду. Художник не пишет для себя. Зачем? Я и так кита видел. Но я пишу его, чтобы показать его людям и чтобы продемонстрировать свои художественные умения. Потом я делаю выставку. А организовать ее — тоже непростой труд. Правда, куда сложнее организовать экспедицию. Вот вы думаете, сложно идти на Северный полюс. Нет, гораздо сложнее этот поход устроить. Это не только деньги, но и коммуникация. Корабли должны ходить, самолеты — летать. И когда все винтики и шестеренки совпадают — твое эго радуется.

А одиночными походами я загорелся после экспедиции японского путешественника Наоми Уэмура в 1978 году, который в одиночку достиг Северного полюса. Он открыл эру таких походов. Никому раньше в голову не приходило, что один человек может выполнять задачи всей команды. Обычно есть штурман, отвечающий за навигацию, кок, отвечающий за еду, врач, парусники, рулевые. И таких человек 14 набирается. А когда ты идешь один, то должен выполнять обязанности каждого из этих людей: и примус разжигать, и за навигацией следить, и самому себе врачом быть.

Вторым путешественником, который в одиночку добрался до Северного полюса, стал француз Жан-Луи Этьенн в 1986 году. Он же первым сделал это на лыжах. А я — третий. Вот и получается: японец, француз и русский. Это же так здорово осознавать, что ты смог. Именно ты. Да, тщеславие, но в хорошем смысле. Иначе ради чего мы живем?

— То есть слава — это важная вещь для путешественника?

— Конечно. Для любого это важно. Я с вами откровенно говорю. Ко мне часто приходят люди и указывают на мой священный сан. Думаете, священники не тщеславны? Я вас умоляю. Один гордится, что у него красивый храм. Другой — что у него много прихожан. Третий женой гордится. Четвертый — машиной. Когда я еще жил в Находке, то мечтал, чтобы на мои картины посмотрел весь город. А в там всего 250 тысяч человек проживают. Я тогда думал — ничего себе! Находку завоевал! Хорошее тщеславие двигает человека, вдохновляет его.

Я, например, пять лет жил на Чукотке, собирал творческий материал для цикла «Жизнь и быт народов Севера». И там есть портрет Ататы. Я изобразил его гордым, с сигаретой. А мне потом говорили: «Так он же пьяница. Что ты его рисовал?» Но он меня вдохновил. Когда я уезжал с Чукотки, Атата попросил меня привезти ему дипломат — тогда были такие деревянные и кожей обтянутые. В них документы носили. А я все спрашивал: «Атата, зачем тебе дипломат в тундре?» А он говорил: «Буду ходить с ним и размахивать туда-сюда». Вот у него свое тщеславие, а у меня — свое.

«Даже в школе мои учителя говорили: «Тебе, Федя, надо на художника идти учиться»

— В одном интервью вы сказали: «Я прежде всего художник, а потом уже путешественник». Когда вы начали рисовать?

— С детства. Даже в школе мои учителя говорили: «Тебе, Федя, надо на художника идти учиться». Но я пошел в мореходку сначала, потом меня отправили по распределению в другое место. Я с детства знал, что хочу стать путешественником. Но нельзя же было просто болтаться по жизни, тем более при советской власти. Я всегда мечтал отправиться к Северному полюсу. А для этого надо быть или биологом, или зоологом, или океанологом, химиком. Не просто же дополнительным грузом в команде висеть. Ради чего ты идешь путешествовать? Конечно, можно рекорды ставить. Но сегодня они есть, а завтра их побьют. Так я понял, что мой художественный талант поможет мне быть настоящим путешественником. А для этого надо получить образование. Я учился в художественном училище в Беларуси. А затем мне предложили отправиться в Академию изящных искусств в Париже на двухлетнюю стажировку в качестве повышения квалификации. Потом я стал членом союза художников СССР и членом московского союза художников. Написал 3 тысячи картин за это время. И сейчас мы готовим большую выставку на ВДНХ к моему 70-летию.

— Интересно, что некоторые картины вы сопровождаете текстом, например «Гребца в океане» или в «Встречу». С какой целью вы вносите по сути экспликацию в само произведение?

— Цели как таковой тут нет. Это тоже определения привычка с детства. У меня был замечательный дедушка. Он участвовал в первой русской научной полярной экспедиции Седова и всегда мечтал, чтобы я был похожим на Георгия Яковлевича. Дедушка умер в 1958 году. Мне тогда уже 7 лет исполнилось. Я мог читать, что-то писать. Так вот, он к тому моменту оказался парализованным и просил меня делать наблюдения: сколько голубей в голубятне, скольких детенышей крольчиха родила, какой урожай винограда. Так я научился вести дневники. А когда начал уже активно путешествовать, это умение мне очень пригодилось.

Но, как вы правильно заметили, мои картины тоже становятся такими дневниковыми записями. Вот написал я Атату. А дальше что? Мне хочется о нем больше рассказать. Сейчас я пишу портрет его жены, мамы, собаки и вношу определенные дополнения текстом. 

Или, к примеру, когда я возвращался с Южного полушария, то проходил через Красное море, Суэцкий канал. Кругом были мусульманские страны и слева — Сомали. Вот как передать все эти чувства и воспоминания в картине? Полярную звезду, другие созвездия, невероятные ощущения. Вот думал, думал и понял, что хочу написать стихи.

Полярная звезда над краспицей висит,

Полярная звезда мне что-то говорит.

Она меня зовет в далекие края,

Где холод, и пурга, и вечная зима.

Здесь слева Сомали — страна моей мечты.

Синайские пески посеребрили мне виски,

Мне бы малость отдохнуть, пристать к какой земле.

Закон мне не велит. Мой Бог — Иисус Христос!

Но я же не поэт. Да и не в этом дело совсем. Я не смог рассказать в картине свои впечатления, а в стихах — смог. Хотя бы чуточку. На свете нет плохих мест или людей. Наш мир удивителен: джунгли Амазонки, степи Украины, русские леса, Сибирь и так далее. Бог не мог создать некрасивую нацию. Абсолютно каждая прекрасна. А вот политические, религиозные, экономические системы извратили людей.

— Но ведь человечество само придумало все эти системы.

— В этом-то и ужас. В Сомали живут красивые люди, высокие, загорелые. А когда там весной цветет пустыня, это красота невероятная. Но теперь это опасное место с вооруженными до зубов людьми, куда опасно приезжать.

— Это еще далекий пример. Есть же ближе — Россия и Украина.

— Страх, что творится. А мы же еще в одной религии, один православный патриарх. И вся эта стрельба происходит под опекой и властью святейшего патриарха Кирилла. Мне трудно это комментировать. Просто сердце болит от того, как человек портит то, что создала природа. Вспомнить тот же Чернобыль. Красивая была земля, а мы испортили все. Господь Бог не создавал ядерные взрывы, техногенные катастрофы, политические системы. Это же люди все.

— И опять тщеславие, эгоизм, личная нажива.

— Все так. Но это плохое тщеславие. Вот мы говорим — гений. Леонардо да Винчи — гений, Микеланджело — тоже. А ведь Гитлер — тоже гений. Только черный. Смотришь хронику и поражаешься, как он народом управлял. Немцы — это же великая нация. Сколько среди них философов, музыкантов, ученых. А один этот человек несет ахинею с трибуны, но заряжает народ своей энергией. Вы прекрасно знаете, к какой катастрофе это привело. Удивительный феномен черного гения.

Сейчас все сложнее стало разделять добро и зло. Эти понятия смешиваются в единую серую массу. И мы, священники, пытаемся помочь людям найти свет. Хочется верить, что человек с годами тоже умнеет. Топором можно убить, а можно и дров нарубить. Одной краской можно шедевр написать, а можно и на заборе ерунду.

«Когда я отправлялся в свою первую экспедицию, мама мне сказала: «Федя, ты будешь очень одиноким». Как в воду глядела…»

— Среди тех работ, которые приехали в Казань, есть портрет вашей мамы. Она изображена сидящей перед свечой будто в ожидании, когда ваш отец вернется из моря. Ждущая, грустная, волнующаяся. Вы говорили, что она всегда ждала его, тревожилась переживала.

— Мама все время ждала папу, когда он отправлялся бороздить моря. За окном шторм, дети спят, а она ждет, переживает, чтобы не погиб, домой к семье вернулся. Только появится — сразу бежит кормить, одежду сушить. А потом встает в четыре утра и провожает отца в новое плавание. Именно это состояние мне и хотелось изобразить в картине.

— А как она отреагировала на вашу тягу к путешествиям?

— Она всегда понимала, что так будет. У меня все в роду моряки, рыбаки и священники. Помню, когда я отправлялся в свою первую экспедицию, мама мне сказала: «Федя, ты будешь очень одиноким». Как в воду глядела… А я тогда и не мечтал об одиночных экспедициях. Это единственное, что она мне сказала на этот счет.

— Как вам приходят сюжеты картин?

— Я не думаю, что именно изображать. Для меня это неважно. Куда значимее — вогнать туда энергию. Порой смотришь на какую-нибудь икону, которую написал не профессиональный иконописец, а самоучка. Да, анатомия нарушена и с перспективой что-то не то. Но оттуда исходит такая сильная энергия! А все потому, что молился, постился, вкладывал свои жизненные соки в произведение. Почему, думаете, какие-то иконы так ценятся людьми? Вот одни могут быть целиком золотом покрыты, бриллиантами украшены, но ведь богу всего этого не нужно. Энергия важна.

— К 70 годам вы написали более 3 тысяч картин. Но, мне кажется, нет еще той знаковой, которая бы ассоциировалась с творчеством Федора Конюхова. Вот назовешь Александра Иванова — и любой скажет: «Явление Христа народу», Алексея Саврасова — «Грачи прилетели», Ивана Сурикова — «Боярыня Морозова» или «Утро стрелецкой казни». А у Федора Конюхова какая?

— Это вы правду говорите. Честно признаюсь, я сам много думал на этот счет. И, знаете, моя лучшая картина только впереди. Я уже 15 лет разрабатываю один сюжет… Даже наброски есть.

— Расскажете?

— Я задумал написать казнь Иоанна Крестителя. Там будут три холста. Каждый — 3 на 3 метра. На центральном стоит сам Иоанн Креститель спиной и смотрит на меня, на художника. Он стоит в подвале, а я со ступенек его изображаю. На втором холсте я уже стою на месте Иоанна Крестителя и смотрю, как по ступеням спускается воин. Брутальный, красивый солдат с мечом. Я именно так его описываю, потому что он не виноват, что его заставили рубить голову пророку. Поэтому мне не хочется изображать его перекошенным. Он просто выполняет приказ. А на третьем холсте изображена сидящая Саломея в позе балерины с чашей в ожидании головы Иоанна Крестителя.

У меня есть эскизы, я прекрасно понимаю, как это будет выглядеть, даже сколько у меня уйдет на это времени. Думаю, лет пять с перерывами на другие работы. Но не берусь.

— Почему?

— Нет энергии. Я чувствую, что могу нарисовать ее как обычную картину. Но это ведь Иоанн Креститель! Такое полотно надо правильно зарядить, чтобы оно стало главной работой моей жизни. Надо пережить его состояние изнутри, прочувствовать  кожей ощущения и мысли человека, которому идут рубить голову. А потом переместить в состояние воина, который идет выполнять приказ, не зная, что перед ним пророк. А потом и погрузиться в Саломею, которая тоже, по сути, ни при чем. Это сложное эмоциональное состояние, которое надо не только ощутить самому, но и передать в картину.

Я вот и иконы пишу, хотя не иконописец. Просто могу как профессиональный художник перерисовать образ, добавить в него что-то свое. Но от настоящих икон исходит нужная энергия. Вот такая мне нужна в задуманной картине.

— Помимо прочего, вы собираете скворечники. Если я не ошибаюсь, в коллекции порядка 400. Птицы вообще занимают особое место в вашем творчестве и в картинах, и в жизни: чайки, ласточки, крылатые ангелы. Что значит для вас эти образы?

— Они олицетворяют жизнь. В деревне у меня, действительно, 494 скворечника. Сейчас я еще 100 заказал. Хочу, чтобы дети на открытии моей выставки их разрисовали, а мы повесили. Я всю жизнь скворечники вешаю. И не только у себя в деревне, но и в других городах и странах. Мне это доставляет большое удовольствие. Ровно как и строить часовни. Понимаете, одно дело — строить дом для себя. А скворечник или часовня — это обитель для других живых существ. Когда вешаешь их, не знаешь, будет там птичка жить или нет. Но ты дал ей этой домик. Всегда лучше отдавать, чем брать.

— Пишете картины во время путешествий?

— Конечно. Беру с собой холсты, краски, карандаши. На Северный полюс возьму штук 10 небольших холстов. Буду рисовать. И писать, конечно же. Я все книги написал в океане, а их больше 20. Ни одной книги не написал дома. Когда меня просят что-то написать, я становлюсь уже писателем. Другое дело — океан. Там я очевидец, путешественник. Записываю только то, что видел сам. И это, кстати, мое условие, когда сдаю книгу в издательство, — ничего не менять. Я делаю это от руки, в тетрадь, карандашом. Мне кажется, когда печатаешь на компьютере, то получается уже мертвый язык. А в рукописном тексте — жизнь.

Иветта Невинная

Фото на анонсе: Иветта Невинная

Фото в статье: Иветта Невинная, галерея БИЗОN