Выставка-лабиринт «Сад приходящих смыслов»

«Не осознаем, что повседневные вещи могут стать музейными экспонатами в будущем»

Художник Михаил Рогов о масштабной инсталляции в виде сада в галерее «БИЗON» и коллекции жуков в печатной графике

«Посмотрев на великих спортсменов, я понял — это настоящее искусство, но, к сожалению, карьера в данной сфере заканчивается в 30 лет, а художник может творить вечно», — рассказывает о своем тернистом пути московский художник Михаил Рогов, участник выставки «Сад приходящих смыслов» в казанской галерее современного искусства «БИЗОN». 

«Я с детства рисовал насекомых, и мне это очень нравилось»

— Михаил, в контексте выставки «Сад приходящих смыслов», которая сейчас проходит в галерее «БИЗON», мне особенно интересно узнать, куда именно ведет твоя тропа в этом арт-лабиринте?

— На выставке представлена часть моего проекта «По следам страстей», посвященного Страстной неделе. Проект рассказывает о ключевых событиях жизни Христа в этот период через призму их отпечатков. Здесь зрители могут увидеть две большие инсталляции: «Гефсиманский сад» и «Голгофа». Мне было интересно поработать с инсталляцией, с подобными задачами я раньше не сталкивался. В основном занимался печатной графикой. Было интересно увидеть, как это выглядит в объеме и как работает с пространством.

Мне было любопытно работать с темой Страстной недели. Я думал, как об этом рассказать, и вспомнил о Туринской плащанице — артефакте, дошедшем до наших дней, в который пеленали тело Христа и на котором остался его отпечаток. Есть даже целое исследование, где выяснилось, что тело в определенный момент вспыхнуло мощной ультрафиолетовой вспышкой. По современным меркам никто не может добиться такой мощности, и эта вспышка просто обожгла ткань, касавшуюся его лица. Получается, Туринская плащаница — это оттиск.

Для меня важно оставить зрителю пространство для воображения и собственных размышлений. Все зависит от зрителя. Гефсиманский сад можно встретить не только в библейской истории, но и в обычном парке или даже дома, увидев какие-то смыслы и ситуации в повседневной жизни.

— Как работа взаимодействует с пространством галереи? Лестница высотой 4 метра, и высота потолков в галерее «БИЗON» точно такая же. Возникли сложности при монтаже в Казани?

— Мы заранее обговорили размеры и параметры залов. Сложность была только в том, что пришлось «пересобирать» сад, расширив его с 4 до 6 метров. Важно, чтобы зритель не мог обойти инсталляцию, а проходил сквозь нее. Здесь расстояние оказалось 6 метров, поэтому пришлось доделать конструкцию и перекомпоновать. Пространство диктует условия, и нужно под него подстраиваться.

— На выставке зрители могут также увидеть твою скульптуру «Чаша». Это снова отсылка к библейским мотивам?

— Да, это часть проекта «По следам страстей» и представляет собой собирательный образ, вдохновленный чашей евхаристии и другими упоминаниями чаши в Евангелиях. В экспозиции она расположена между Тайной вечерей и Гефсиманским садом, что подчеркивает ее связь с мольбой Христа в Гефсиманском саду: «Отче, да минует меня чаша сия». Здесь чаша символизирует страдания, которых он боялся. Кроме того, она отсылает к Тайной вечере, где хлеб и вино были разделены с учениками, а также к католической традиции сбора крови Христа после распятия. В итоге это обобщенный символ чаши, наполненный глубоким духовным смыслом.

— У тебя был масштабный проект, связанный с селом Териберка в Мурманской области. Результат, насколько мы знаем, можно увидеть на выставке в Казани…

— Да, однажды мы с женой съездили в Териберку, вдохновившись фильмом «Левиафан». Это место нас впечатлило, и по возвращении я решил создать серию работ. В итоге появились две серии: одна с кораблями, выполненная в смешанной технике офорта и шелкографии, другая — «Окоём», состоящая из 9 работ, представленных на выставке в «БИЗОNе». Эта серия получила такое название, потому что на всех снимках, которые я сделал во время путешествия, линия горизонта проходит ровно посередине кадра. В Териберке есть возвышенности, от которых становится немного жутко, и вся серия передает это ощущение.

— Также «Сад приходящих смыслов» населен твоими удивительными жуками, выполненными в печатной технике. Расскажи об этой удивительной коллекции.

— Я с детства рисовал насекомых, и мне это очень нравилось. Родители познакомили меня с художником-анималистом Ириной Маковеевой, которая рисует животных в печатной технике.

В детстве я собирал насекомых, жуков и бабочек. Потом, будучи взрослым, я прочитал рассказ Владимира Набокова «Пильграм» о продавце бабочек, который всю жизнь мечтал сам их ловить и копил на эту поездку, но у него никак не получалось. Однажды человек покупает большую коллекцию в его магазине, и продавец понимает, что у него достаточно денег. Он готовится к поездке, покупает билеты, закрывает магазин, и на следующее утро его находят мертвым — сердце не выдержало. Это рассказ о человеке, который тянулся к своей мечте, но не дотянулся. Это был парафраз к тому, что я хотел собрать коллекцию жуков, но мне было важно, чтобы я их сам ловил, а не покупал. Не из кровожадности, а чтобы сохранить этих прекрасных созданий. Иначе их съест птица или они сгниют в земле, а так они будут в рамке.

Мне хотелось эту коллекцию, но у меня ее никогда не было. И я понял, что нарисую ее. Жуки отпечатаны и наклеены на стену. И только один настоящий жук висел в отдельной пустой рамке. Эта коллекция называется «Пильграм».

«Сперва у многих художников появляется ощущение, будто они находятся в жесткой системе координат искусства»

— Какие ритуалы соблюдаешь в работе с печатной графикой?

— Вся печатная техника — это ритуал. Ты работаешь с матрицей (камень, медная пластина или доска) и проводишь с ней определенные манипуляции. Сначала ее нужно подготовить. Появляется идея, и затем начинаешь «беседовать» с материалом. Это не только о печатной графике, но в печати многое зависит от вещей, неподвластных человеку.

— С какими медиумами тебе еще хотелось бы поработать?

— Хотелось бы лучше освоить керамику. У меня есть проект, который хочу реализовать в керамике, но для этого нужно большое оборудование и 3D-принтер. Один из моих проектов называется «ИМАГО», и он связан с масками. Тут две основные идеи. Первая — современные бьюти-ритуалы, которые женщины выполняют каждый день (мытье головы, нанесение масок и т. д.), по сути, являются ритуалами. Вторая — мы не осознаем, что повседневные вещи могут стать музейными экспонатами в будущем, как и посмертные маски, которые мы видим в музеях сегодня. Поэтому маски в проекте сделаны из металла и керамики и отражают современные бьюти-тренды, например с эффектом пены или золота.

— Расскажи о своем художественном пути. Как ты стал художником? Это было осознанное решение или случайность?

— Я из семьи художников. В 4-м классе поступил в Московский академический художественный лицей Российской академии художеств (МАХЛ РАХ). Таких лицеев всего два — в Москве и Петербурге. Там дети учатся по общей программе, но с 5-го класса каждый день по 8 часов занимаются спецпредметами. Я учился там с 5-го по 11-й класс, а потом поступил в Суриковский институт на отделение графики и окончил его в 2021 году.

После армии я вернулся и поступил в Институт современного искусства Иосифа Бакштейна и в этом году его оканчиваю. Вернее, уже выпустился и параллельно стажируюсь в художественных мастерских. У меня был выбор: большой спорт в легкой атлетике или художество. Но, посмотрев на великих спортсменов, я понял — это настоящее искусство, но, к сожалению, карьера в этой сфере заканчивается в 30 лет, а художник может творить вечно.

— После обучения в Суриковском институте ты вернулся туда в качестве преподавателя. Что дала тебе академическая среда, почему ты решил там задержаться?

— Во-первых, академическая среда дает понимание того, как работает пространство. Институт учит тому, как образуется и работает форма, как строится плоскость листа, как работать с пространством с помощью определенных приемов. Это база. После окончания учебы меня пригласили преподавать в ту мастерскую, в которой я учился.

Плюс нашего факультета и мастерской в том, что мы можем делать все, что хотим. У нас нет никаких рамок. Можем делать инсталляции, большие проекты, главное, чтобы это было профессионально организовано. Сейчас, например, популярна живопись. На защитах курсовых и дипломных работ от нашей мастерской почти все защищались живописью, большой живописной серией. Пару лет назад, когда я выпускался, мы защищались разными проектами — инсталляциями, готовыми выставочными проектами. Все зависит от веяний и трендов.

— Если Суриковский институт дал какой-то фундамент, то что дал Институт современного искусства?

— Поначалу учеба в институте немного сбила с толку. Сразу возник вопрос: зачем все это? Но там дают понимание развития искусства после конца XX века. Есть отличная программа для старших курсов, которую нельзя пропускать, — она объясняет все новые течения. Есть также курс лекций по организации выставок, о том, как их делать, из чего они состоят, через какую оптику на них смотреть. Для меня это было очень полезно!

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что «институт сбил с толку»?

— Сперва у многих художников появляется ощущение, будто они находятся в жесткой системе координат искусства. Вместо того чтобы свободно творить, они начинают испытывать ступор. Их останавливают мысли о том, что все уже было сделано, возникает много вопросов, которые вроде бы и правильные, но на самом деле мешают процессу создания произведения.

— То есть художник сам загоняет себя в эти рамки?

— Все зависит от человека — насколько он впечатлительный.

— А какими современными художниками ты вдохновляешься?

— Первым на ум приходит Ансельм Кифер. Он тоже работал с печатной техникой и, в принципе, со всеми медиумами. Недавно в Третьяковке открылась выставка Александра Дейнеки, где представлены графика и живопись. Думаю, это одно из последних ярких впечатлений, там все должны побывать!

«Все начинается с пробежки…»

— Какие-нибудь культурные связи с Казанью у тебя были до этого?

— У меня нет, но моя жена Ирина Зюськина, тоже художник, выставлялась в 2023 году в «БИЗON» на выставке «Я рядом. Яратам». А еще здесь, в Казани, был филиал Суриковского института, и когда его расформировали, то многие ребята доучивались у нас, в Москве.

— Успел увидеть город перед открытием выставки?

— Оценил сад «Эрмитаж» и парк «Черное озеро», потому что там хорошая беговая дорожка и воркаут-площадка. А еще побывал в Belova Art Gallery, где сейчас проходит персональная выставка моей студентки Вероники Федорцовой.

— С другими авторами выставки «Сад приходящих смыслов» ты был знаком до этого?

— Был знаком с Элизой Шпановой, мы учились в Суриковском институте и ИСИ (Институт современного искусства), она просто чуть постарше меня. Еще с Аленой Пасхиной знаком. Это произошло в рамках мастерской «ПиранезиLab», где она работает. С остальными был рад повстречаться в Казани.

— А как проходит день московского художника?

— Все начинается с пробежки. Потом возвращаюсь и готовлю завтрак для дочки. После этого еду в институт вести занятия, затем иду работать в мастерскую. Из-за маленького ребенка мы с женой делим рабочие дни. Дочка стала поводом чаще ходить по музеям: я просто беру коляску, и мы идем в ММоМА (Московский музей современного искусства), например. Ее последнее открытие было в ММoMA на Гоголевском, где сейчас идет выставка Бориса Мессерера. Там есть инсталляция с мельницей и крутящимися счетами, и ей это очень понравилось.

— Можешь описать свою мастерскую?

— Она находится в институте, это одно из помещений шелкографской мастерской. Там примерно 40 метров, стоят станки и столы. Мастерская не полностью моя, но там я делаю все свои проекты. В идеале, конечно, хочется какой-нибудь большой ангар, как у Кифера, и рядом маленькое помещение, чтобы ощущать себя в разном масштабе. Сложно объяснить, но в большом пространстве хочется освоить большое пространство, а в маленьком — маленькое. Это абсолютно разный масштаб, разные задачи.

— Как выглядит среднестатистический портрет вашего коллекционера?

— Сложный вопрос. В основном покупают литографии, а печатную графику по большей части приобретают женщины, у которых есть свой дом и семья. Они хотят, видимо, как-то обустроить свое жилье.

— Какая выставка или событие стали ключевым моментом для вашего творческого роста?

— Наверное, это был фестиваль молодого современного искусства blazar в 2023 году. В первом я участвовал только от института, а во втором — и как независимый художник. Было очень интересно! Там мы познакомились с представителями правительства Мурманской области, которые пришли на превью. После фестиваля они сами позвонили и пригласили нас на встречу, чтобы обсудить новый проект.

«Сад — это райское место, в котором присутствует множество контекстов»

Куратор Алина Сосновская о выставке «Сад приходящих смыслов в галерее «БИЗОNе», новой парадигме времени и ароматах как невидимом языке

«Этой выставкой я стремлюсь построить пространство игры: закрывая глаза, ты считаешь: «раз-два-три-четыре-пять» — и идешь искать себя, свое призвание, предназначение, блуждаешь в лабиринте задач и загадок», — рассказывает куратор новой выставки в галерее современного искусства «БИЗОN», московский искусствовед Алина Сосновская. Проект, который откроется завтра, 10 июля, объединил произведения шести московских художников новой волны, ярко проявивших себя на российской и международной арт-сцене. Помимо живописи и графики в Казани будут представлены масштабные инсталляции, скульптуры и объекты ольфакторного искусства, тесно связанного с парфюмерией. Зрителям будет предложен специальный интерактивный гид для изучения экспозиции, он превратит посещение галереи в атмосферный арт-лабиринт. О том, по каким тропинкам зрителя проведут художники, чем поможет маршрутный лист и какие смыслы «прорастут» в выставочных залах, — в интервью.

«Есть ощущение, что парадигма времени изменилась»

— Алина, твои выставки в «БИЗОNе» уже стали прекрасной традицией. В прошлом году твоим кураторским проектом «Нас других уже не будет» открылось новое пространство галереи, в 2023 все ценители современного искусства очень тепло приняли «Я рядом. Яратам». Новая выставка называется «Сад приходящих смыслов» — какими смыслами планируешь наполнить зрителей?

— Выставка «Сад приходящих смыслов» про более глубокое понимание себя через искусство. Мы неоднократно с посетителями галереи говорили о том, что художественное произведение – всегда есть высказывание, а в каждом визуальном образе содержится месседж. И зритель уже пропускает его через себя благодаря личному опыту и возможностям визуального восприятия.

Новая выставка станет неким мостом между искусством и зрителем. Надеюсь, что объекты и сопровождающие их вспомогательные задания смогут открыть новое в каждом, кто посетит галерею.

Изначально я хотела сделать ее в формате эпистемологического, искусствоведческого исследования, использовать весь набор инструментов, которым владею сама, уводя в сторону познавательных возможностей человека, визуального мышления и способностей воспринимать и анализировать полученные «сообщения», но в итоге решила в некотором роде упростить (или усложнить) и обратиться ко внутреннему диалогу с собой и поиску жизненных ориентиров. В кураторской концепции я пишу о том, что в нашей жизни всегда очень много вопросов — к себе, событиям, окружению, а ответов обычно недостает или они приходят в качестве осознаний уже позже; да и наша жизнь, в принципе, состоит из разного рода загадок, недомолвок, «выдумок». Этой выставкой я стремлюсь построить такое пространство игры: закрывая глаза, ты считаешь: «раз-два-три-четыре-пять» — и идешь искать себя, свое призвание, предназначение, блуждаешь в лабиринте задач и загадок. Сама выставка становится прообразом нашей жизни, в которой много разных контекстов, но погрузиться в них можно только изнутри, отдаваясь целиком.

— Должен ли зритель по окончании прийти к «разгадке», «выигрышу» или «ответу» после посещения выставки?

— Как будто бы да, но ответ может прийти не сразу. Мы предлагаем зрителю взять маршрутный лист на входе и по нему исследовать экспозицию, параллельно решая набор заданий к избранным произведениям искусства, которые будут представлены на выставке. Так, он должен прийти к какому-то ответу, осознанию, пониманию — к чему угодно. Но мой опыт участия в выставках, ярмарках и других культурных событиях подсказывает, что это не случится по щелчку пальцев. Это как те самые ответы, которые не всегда вовремя, но на самом деле, приходят в самое нужно время.

Выставка не обещает моментальных решений, тут нет обмана зрителя. Все будет зависеть от настроя человека на входе пообщаться с произведениями, выполнить задания и быть честным с самим собой. Чем глубже ты погружаешься в вопросы, заданные на выставке, тем вероятнее найти какой-то новый смысл про себя и про мир, который тебя окружает. Важнее всего диалог, который мы стремимся построить со зрителем.

— На выставке зритель путешествует в одиночку или вместе с авторами? Что важнее – донести идею или дать пространство для собственных смыслов?

— Дать пространство для нас становится первоочередным. Мы не можем запретить человеку подумать о чем-то другом, но когда я делала задания для работ, то опиралась на те смыслы, которые закладывали художники. Здесь есть направление, заданное авторами, но нет ограничений с точки зрения, куда понесут зрителя мысли. В негласной относительной медиации посредником становится маршрутный лист, которому ты следуешь на выставке. Находясь в отношениях медиатор-посетитель, люди начинают выбирать слова, недоговаривать свои мысли, а инструмент путеводного листа поможет дать свободу для собственной интерпретации. Но повторюсь — все зависит от того, насколько человек будет готов глубоко копать и насколько ответственно подойдет к формированию внутренних ответов на маленькие поставленные задачи.

— Волнует ли тебя тема «времени» в контексте жизни? Опасаешься ли ты его быстротечности и неуловимости?

— Да, волнует. Очень остро. Особенно сейчас, потому что тот темп, который лично я для себя выбрала, действительно сверхскоростной. Мы с коллегами в последние две недели говорим о том, что не понимаем, как успел пройти день. Ты приходишь на площадку, на работу, в галерею — неважно — и находишь себя уже вечером, когда часы пролетели. Прежний час вмещал в себя намного больше, чем час текущий, и есть ощущение, что дело не только в том темпе, который ты выбираешь, а в том, что, в принципе, время идет быстрее. Есть ощущение, что парадигма времени изменилась. Лично я пока не поняла, как жить в новом мире, но это важный момент, на который мы не можем не обратить внимание.

Здесь хочется вспомнить литературное произведение, на которое я в том числе ссылаюсь в рамках «Сада приходящих смыслов» — «Сад расходящихся тропок» Хорхе Луиса Борхеса. В нем выстраивается пространство совершенно нелинейного времени, в котором одновременно существует множество реальностей. Лабиринт в рассказе – это не физическое пространство, а метафора сложной структуры времени и вариантов развития событий. Книга, которая становится одним из ключевых персонажей рассказа, — это и есть воплощение лабиринта, где каждая страница представляет собой новую тропинку, новую реальность, новое временное ответвление. Борхес ведь написал философскую притчу о природе времени, судьбе и человеческой свободе выбора в бесконечном лабиринте возможных вариантов.

И мы, в некотором роде, тоже находимся в этом лабиринте. Причем трактовок лабиринта же на самом деле множество. Возьмем банальный пример: бесконечный информационный поток новостей с разных уголков мира — все эти события происходят параллельно, фиксируются и становятся предметов всеобщего обозрения и обсуждения. Параллельные события нашим убегающим минутам, космическая невероятная скорость, и большинство из них действительно оказывают влияние на нас и наше будущее.

«Сад предстает как некое райское место, в котором присутствует множество одновременных контекстов»

— Почему ты выбрала именно этот симбиоз художников? Дополняют ли они друг друга или же наоборот: каждый раскрывает свою мысль внутри общей темы?

— На самом деле все очень разные, но есть базовая связка с природой — в работах художников не только визуально представлена тема сада, но и смыслы про прорастание, взаимовлияние, параллельность разных событий. Это стало для меня отправной точкой в объединении художников в групповую выставку. Кстати, из интересного, в работах, представленных в Казани, достаточно часто появляется мысль про «землю» и корни. Например, корни деревьев, как метафора, есть и у Алены Пасхиной, и у Элизы Шпановой.

Алена Пасхина в своих работах исследует взаимодействия человека и природы в контексте природ культурных отношений с помощью объединения печатной графики, фотографии, и скульптурных объектов из нетрадиционных материалов. Из моих любимых работ, которые едут в Казань — мягкие тела выворотней (вывороченного с корнем дерева), хранителей информации о большой системе, о лесе, свидетельство обнажения корней, знаний, системных ориентиров. У Алены очень глубокие и смелые высказывания, обращающие наше внимание на, казалось бы, очень простые вещи, но именно они и образуют базис нашей жизни и культурного поля.

Лиза Шпанова очень здорово показывает теневую сторону. Ее работы — не столько про оторванные от земли деревья, лишенные жизни и возможности прорасти, сколько про связь поколений. Там заложен смысл обрушившихся надежд, невозможности дотянуться до солнца и быть частью того рода, в котором ты изначально был посажен.

Работы Миши Рогова тоже напрямую связаны со стихией и «священным садом». Одна из инсталляций так и называется — «Сад». В ней очень важен библейский контекст. У Миши был проект «По следам Страстей», основанный на истории Святого Писания, куда вошли две большие инсталляции — «Лестница» и «Сад». Они были завязаны на символизме тех артефактов, которые так или иначе сопровождали скитания и поиски Христа. Но здесь я даже немного боюсь, заходя на религиозную тему, потому что она для меня не основная, не первоочередная. Для Миши это базис, с которым он работал, и тот материал, из которого родились две инсталляции. Для меня же его «Лестница» и «Сад» — в первую очередь про то, что во многом исследует Лиза Вербицкая, у которой сейчас в работе «Сад», исследующий художественные практики Дерека Джармена (британский кинорежиссер-авангардист — прим. ред.) через призму экзистенциальной философии Кьеркегора (датский философ Сёрен Кьеркегор – прим. ред.), который размышляет о философии человека мыслящего и владеющего своей судьбой.

У Миши немножко про другое, но тот «Сад», в который мы в итоге попадаем в конце экспозиции — не только про блуждание и поиск, но и про определенное восхождение, ведь там нас ждет лестница, направленная ввысь. Четыре метра потолка — четыре метра лестницы. Мне хочется избежать слова «вознесение», но, тем не менее, это определенный духовный рост и подъем. Духовный не в плане религиозный, а в плане некого развития и улучшения своих скиллов в результате прилагаемых усилий.

В нашем случае ты находишь ответ через вопросы, которые задает выставка, и восходишь к большему пониманию жизни, себя и своего присутствия здесь и сейчас в этом быстротечном мире, в котором мы ничего не успеваем и хотим вернуться к целостности и ценности себя.

— Образы Елизаветы Вербицкой во многом отсылают к пространству между сном и реальностью. С помощью чего она погружает в зрителя в это пограничное состояние?

— Для Лизы тот проект, который мы будем показывать, – ее дипломная работа, она недавно ее защищала в Строгановке. И это безусловная тема сада, причем, сада очень красивого, цветущего, в котором присутствует фигура человека. Для нее это достаточно конкретный образ. Как я уже говорила, она опирается на художественные практики Джармена, который через символику сада обращается к вопросам экзистенциального характера. Ее исследование – про пограничные состояния, формирование дискурса восприятия внутреннего и внешнего, а также реальности и выдуманности в некотором роде. Насколько твои впечатления от этого мира совпадают с реальностью. Где подлинность, а где то, что было навязано.

То же самое, кстати, частично затрагивала моя предыдущая выставка «Нас других уже не будет». Там мы говорили о навязанных формах реальности, проектировании и конструировании той действительности, которая в итоге становится для нас главной и основополагающей. В итоге мы можем отследить, какие события станут важными для наших потомков, а какие останутся растворившимся шумом. Фигура человека была представлена как некий центр, вокруг которого формируется парадигма истории. По большому счету у Лизы во многом эти вопросы тоже появляются, а ее работы через ботанику и растительные орнаменты создают визуальный миф, интегрирующий в себе и личную память, и чувство, и философский поиск.

Лиза — очень вдумчивый художник, она читает большое количество трудов и опирается на них. Несмотря на то, что личный опыт она тоже интегрирует, Лиза также выстраивает условные ландшафты, в которых человек растворяется в природе, оставляя лишь определенную тень или образ. Но при этом фиксируется переходное состояние.

В ее серии, которую мы покажем в «БИЗОNе», важен не только образ сада, но и образ дома. В одной работе он становится главным персонажем. Дом окружает практически белый сад, из-за чего появляется тема потерянного присутствия. Дом остается без фигуры, которая бы в нем находилась и даже без намека на нее, но при этом есть определенная сакрализация всего пространства. Сад предстает как некое райское место, в котором присутствует множество одновременных контекстов, в том числе связанных с прошлым, настоящим и будущим. Мне очень нравится, что картины Лизы — про тихое соучастие, не в лоб. Словно в них нет чего-то физического, а лишь намек на присутствие.

«Может ли запах быть прочитан объективно?»

— Анна Червонна большую роль уделяет артефактам времени, которые знакомы многим, и могут сформировать коллективный опыт. Какие «общие» символы можно обнаружить в новой выставке?

— У нее есть целый цикл работ, посвященный теме сохранения данных в эпоху цифрового доминирования. Он так и называется — «Сохранить данные». Мы снова возвращаемся к теме быстротечности времени и того, что останется после нас или не останется. Насколько я могу судить, в работах Ани есть обращение к коллективному бессознательному, как по Карлу Юнгу.

В ее работах можно часто заметить переклички с архитектурным ландшафтом, причем, не какой-то высокой архитектуры со всевозможными «украшательствами», а обычные панельные домики, можно сказать, уютно расположившиеся в нашем культурном коде. Такие панельки строили в Советском Союзе, они были в каждом городе. Для Ани выход на архитектурную форму становится возможностью вести диалог о хрупкости памяти и о формировании коллективного опыта.

В проекте «Провалы в памяти» мы будем иметь дело с зеркалом, поверх которого наложен нулевой слой. У меня он ассоциируется со штрихкодом, а еще с цветными полосками телевизора, которые появлялись при его неисправности. У нее эти белые полосы становятся символом потери памяти и невозможности восполнить пробелы.

Еще один важный проект — «Мой дом», выполненный из латунной сетки в трех форматах. Это матрешка — большой дом детства, домик поменьше, где ты чувствуешь себя собой и совсем маленький – идеальный внутренний дом. Будто бы три таких станции, которые тебя определяют как личность. И это снова разговор про формирование в том числе культурного кода, а также нашего внутреннего и внешнего — то, что мы показываем или скрываем.

— Анна Кабирова – интердисциплинарный художник, который обращается к ольфакторному искусству. Это фактически парфюмерия, искусство запахов. На какие работы Анны посоветуешь обратить особое внимание?

— Первый проект называется «Продавцы снов» — он стал для меня отправной точкой в знакомстве с творчеством Анны. Поначалу было непонятно, как это мы сейчас будем сон слушать носом. В моем понимании сновидения — это определенное отражение подсознания и то, что наш воспаленный ум выдает в качестве какого-то визуального продукта, переваривая реальность. Либо предсказание будущего – многие сны в итоге становятся реальностью. Условно для меня существуют два определенных понятия – первое связано с анализом произошедшего, второе — с определенной долей предсказаний.

Проект «Продавцы снов» завязан на снах работников культуры. Анна Кабирова делала большое исследование, в котором общалась с представителями московской арт-среды и просто расспрашивала их про сны, после чего переводила визуальный язык на вербальный, а затем еще и в третий фазис — ольфакторный язык, язык запахов. Аня интересуется сознанием человека и восприятием тех трансформаций контекста, в которых человек находится. Записывая сны работников культуры, она создавала целый архив, из которого собирала определенные ароматы, создавая невидимый язык коммуникации в новом измерении, в этой ольфакторной реальности. Так, она зашифровала сны.

Если максимально упростить понятие ольфакторного искусства — это саше, знакомые нам по ароматизации пространства дома, одежду и так далее. Есть целая ольфакторная школа, в которой говорится о том, что каждый аромат и каждая нота — это условно буква, слово или предложение, и этот отдельный язык можно каким-то образом расшифровать. Я не знаю, способен ли кто-либо на реально объективную расшифровку. И вообще, может ли запах быть прочитан объективно? Для меня этот опыт связан больше с персональным опытом восприятия запаха. Кстати, недавно увидела, что в Азии есть прикольный музей, в котором можно создать собственный аромат на основе воспоминаний. Специальный аппарат считывает сигналы твоего мозга и выдает аромат, который «возвращает» тебя в прошлое.

— Второй проект тоже связан с ольфакторным искусством?

— Да, причем, он сразу предлагает зрителю задание. Исследование этого невидимого языка показывает, что со многими ароматами связаны ассоциации с определенными людьми или событиями. Анна предлагает нам эксперимент: послушать ольфакторную скульптуру и зафиксировать свои чувства или образы на бумаге. Получится диалог со зрителем, который покажет, насколько ольфакторное искусство может быть объективным.

— Ее видео-перфоманс, реинтерпретирующий акцию Йоко Оно «Sky piece to Jesus Christ», будет показан в галерее? Расскажи о нем поподробнее.

— Насколько я помню, Анна по партитуре Йоко Оно повторила этот перфоманс, представив исследование на тему того, что мы не хотим видеть мир таким, как он есть. Словно незрячие люди мы переходим в другое состояние визуального восприятия и пытаемся осознать пространство вокруг себя в совершенно другой плоскости.

В перфомансе принимала участие незрячая девушка — она приматывала Аню к швейной машинке бинтами и дошла до того, что художница стала воплощением статуи, у которой было полностью зафиксировано неподвижно тело. Получилось то, что Аня назвала исцелением от зрячей слепоты. Это новая возможность интеллектуального опыта, в том числе, и восприятия той реальности, в которой ты бы никак не мог просто оказаться, кроме как сознательно. Изоляция от сенсорного и визуального восприятия — это определенное перерождение, появление нового человека с новыми телесными возможностями. И здесь тоже есть выход на ольфакторный язык, который становится для Ани главным героем ее исследований. В эксперименте аромат становится инструментом дистанции, которую она пытается стереть между людьми. Он воспринимается зрячими и незрячими людьми одинаково, но при этом ты, как зрячий человек, максимально фиксируешь себя в рамках и теперь можешь полагаться только на свои способности услышать запах.

«Для того, чтобы быть коллекционером, не нужно зарабатывать много денег»

— В июне ты принимала участие в красноярской ярмарке современного искусства SCAN. Поделись впечатлениями и наблюдениями.

— Да, я работала ассистентом исполнительного директора SCAN FAIR. Впечатления потрясающие. В Красноярске собрались художники из разных городов Сибири, Дальнего Востока и Урала — огромный пласт, арт-сцена совершенно не похожая на то, что происходит в других регионах России. Зачастую в Москве такое искусство считается экзотикой. Достаточно знакомое понятие для Казани, которая представляет локальное современное искусство.

Но по ярмарке мы видим, что тут не столько экзотика, сколько тренды — много работ, связанных с локальной идентичностью, с пониманием себя как части какой-то народности и работой с вопросами, которые волнуют локальные сообщества (и не только). Здесь вообще интересны отдельные философии — то, что становится определенной фишкой для регионального искусства.

— Недавно в Москве Марина Лошак объявила о том, что в августе галерея БИЗON примет биеннале фонда «Новые коллекционеры». Как по твоим ощущениям сейчас развивается практика коллекционирования произведений современного искусства в регионах? Это до сих чисто столичная история или за пределами Москвы постепенно тоже появляется свой пул коллекционеров?

— Да! Я очень обрадовалась такому крутому проекту в БИЗОN-е, не терпится увидеть, как все будет реализовано!

К сожалению, большая часть интеллектуальных работ уходит все-таки в большие коллекции столичных коллекционеров из Москвы и Питера. До сих пор так, но в то же время я вижу большой рост интереса к современным художникам. Например, такие инициативы, как SCAN, как ярмарка Контур в Нижнем Новгороде, разные резиденции в Норильске, Перми, Екатеринбурге и т.д., фонды больших музеев и ярмарок, такие как резиденции музея современного искусства «Гараж» или фонд поддержки современного искусства Cosmoscow воспитывают новых коллекционеров и показывают рост интереса к умному и концептуальному искусству. То же делает и галерея современного искусства «БИЗON», привозя в Казань очень знаковых художников и молодых перспективных авторов, которые уже стоят внимания и со стороны коллекционеров, и со стороны любителей и ценителей искусства.

Кстати, я вижу, что в Красноярске, Екатеринбурге, Новосибирске, Владивостоке и многих других городах есть свои хорошие коллекционеры. Порой они нацелены на создание и ведение институциональных коллекций — люди покупают не домой и даже не в офис, а в фонды (не говоря уже о музеях). Кроме того, дизайнеры и архитекторы – это тоже очень важные игроки рынка, которые становятся посредниками и помогают в выборе концептуальной и смыслообразующей работы в интерьер. Сейчас все сложнее делить искусство на «интерьерное» и не очень, ведь какая-нибудь нетипичная инсталляция современного художника, например, «Мамины бусы» Оли Осиповой, которые купили на SCAN FAIR дизайнеры или «Акула бизнеса» Паши Пошукая, вполне может стать визитной карточкой любой организации, напрямую не связанной с искусством.

Безусловно, 80-90 процентов арт-рынка у нас все еще существует в Москве. Многие даже шутят, что все эти 90 процентов находятся внутри Садового кольца. Действительно, самые дорогие сделки совершаются там. Тем не менее есть галерея Марины Гисич, фонд Limonov Art Foundation и галерея Jessica и крупные коллекционеры, например, Денис Химиляйне, которые базируются в Санкт-Петербурге.

Есть московские музеи, которые, как ни крути, покупают искусство. Определенные сложности с государственными музеями возникают, но тот же «Гараж» ведет себя очень показательно — у них есть целая программа по пополнению коллекции, начиная от собственных мастерских и заканчивая архивами, фондами, которые сейчас воплощены в Открытом хранении.

Возвращаясь к региональным коллекционерам. Проблема в том, что не все люди, даже состоятельные, понимают, что искусство — тот формат, в который можно вложиться. К сожалению, не все об этом даже думают. Важно прививать культуру разными инициативами, делая выставки и ярмарки, показывая искусство не только в галерее, но и на других площадках. Мы должны донести до коллекционеров, что они могут поддерживать молодых художников. Финансирование музейных и немузейных выставок, кстати, тоже классная инициатива по поддержке культуры и искусства. Если ты как частное лицо или компания поддерживаешь художника или культурную институцию– сразу плюс к статусу.

— Коллекционеры — это все еще состоятельные люди или средний класс тоже постепенно включается в эти процессы?

— Я даже могу сказать, что не только средний класс включается. Тут все зависит даже не от финансовых возможностей, а скорее от осознания ценности. Я начала собирать коллекцию, будучи студенткой — покупала работы у красноярских молодых художников. Сейчас один из них, Юра Адомейко, кстати, продается на SCAN за большие деньги, а первую работу я у него купила за 800 рублей. Она у меня до сих пор дома в моей коллекции, очень сильно ее люблю. Не знаю, сколько бы она стоила сейчас, но с этого все началось.

Думаю, что сегодняшняя стартовая стоимость работы — 2 тысячи рублей. «Тиражку» все еще можно купить за такую сумму, а открытый тираж (ну, считайте, постер) бывает и того дешевле. Я искренне верю, что для того, чтобы быть коллекционером, не нужно зарабатывать много денег, нужно просто интересоваться искусством и выделять какую-то часть бюджета для покупок того, что нравится. У меня были кейсы, когда я выплачивала в рассрочку работы художника. Так тоже бывает, когда ты понимаешь, что не можешь без этого жить.

— Какими сокровищами твоя коллекция пополнилась за последний год?

— На прошлой нашей выставке в «БИЗОNе» «Нас других уже не будет» моя коллекция пополнилась латунной птицей с синим человеком Полины Уваровой, вы наверняка помните ее по коллаборации с казанским брендом Naumova Brand. Также примерно год назад в казанской «Смене» проходила выставка Нади Риговой «Почему люди бросают кроликов?», там я купила ее желтого ягненка. Со SCAN FAIR увезла работу Веры Вальтер, а сын не смог уйти без «Солнечных кочевников» Крепкого пальца. Еще недавно покупала графику у уличного художника из Красноярска Шума Розового, мою любимую «Вы дождетесь. А вы дождетесь» Гриши Шарова, подсвечник-сердечко в качестве валентинки у выпускницы Лондонского колледжа Маши Сомик, новую работу Ани Лапшиновой (очень давно хотела у нее что-то приобрести), а на Новый год московская художница Ира Зюськина подарила мне свою работу, о которой я очень давно мечтала. На самом деле я покупаю намного меньше, чем мне бы хотелось — это мой повод немного пострадать (Смеется).

— Ты следишь за творческим путем авторов предыдущих выставок под твоим кураторством? Знаем, что Оксана Афанасьева, участница выставки «Нас других уже не будет», например, недавно открыла персональную выставку в Московском музее современного искусства…

— Со всеми, с кем я работала, мы в теплых отношениях. И да, за творчеством слежу. У Оксаны я была на открытии выставки — это просто потрясающе! Она основана на личном опыте и рассказывает про детские страхи, восприятие себя и преодоление. В выставке соединено множество медиумов — там были и инсталляции, и потрясающие керамические коллажи, в которые я невероятно влюбилась. Очень много работ с вышивкой на ткани, которую Оксана делала в лаборатории «Сводов».

Выставка получилась камерная, будто бы храмовая, поскольку она расположилась в пространстве с низкими сводами, на которые художница в том числе нанесла свою графику. Несмотря на сложную тему страхов, было очень уютно и по-доброму.

— Спасибо, Алина.