III Перкиннале современного искусства

«Цвета не надо бояться, его можно использовать. Искусство должно дарить счастье»

Художник Вова Перкин о навязчивой идее, карте «утопистов» и конфликте бананов и брокколи

В галерее современного искусства «БИЗON» открылась III Перкиннале современного искусства, объединившая яркие работы художника Вовы Перкина и его соратников из арт-группы «Наша утопия». Выставка посвящена навязчивой идее, которую Перкин называет «путеводной звездой» в искусстве. В биографии лидера арт-группы в его 29 лет — личная ретроспектива в Московском музее современного искусства, создание целого художественного направления и кочующее по городам Перкиннале. В интервью он рассказал о своем творческом маршруте из Майкопа в Казань, о том, как придумал несколько тысяч персонажей в период ковид-карантина, работе в качестве подмастерья у легендарного Андрея Бартенева и своеобразии перкинизма.

«В манифесте перкинизма сказано, что навязчивая идея — это путеводная звезда»

— Вова, хочется, чтобы мы с тобой ключевыми чертами обозначили важные этапы на твоем творческом маршруте — от города Майкоп до выставки в Казани. Какие основные вехи ты бы выделил?

— Основные вехи — конечно же, объединение «Наша Утопия», создание направления перкинизм и Перкиннале, которое начало наконец-то путешествовать по городам. Майкоп — это мой родный город, и первое Перкиннале на самом деле случилось там, когда мне было 7 лет. Я так же собрал вокруг себя людей, мы делали небольшие концерты. Сейчас мы в новом составе — люди, которые собрались на моем жизненном пути, поддерживают меня, дополняют друг друга.

Прекрасно начать с Казани, потому что это родной город нашей худодницы Лизы Плаксы, которая также является участницей нашего турне. Следующим будет Нижний Новгород, родина художника Димы Рае, и затем уже Москва. III Перкиннале — три города.

— Как куратор проекта, чем планируешь удивлять казанцев?

— Когда приходишь на выставку, порой кажется, что это создает один человек, настолько все дополняют друг друга. Перед зрителями открывается целый мир! Еще, конечно же, порадуют яркие краски, особенно весной, после зимней хандры. Через глаза пойдет полное насыщение цветом. Потом выйдешь на улицу, а уже все расцвело, и в душе расцвело!

— III Перкиннале получила название «Дом сомнений». Почему? Ты сам находишься в этом доме либо приглашаешь зрителей?

— Все поколения ежедневно или несколько раз в неделю пребывают в Доме сомнений. Кому-то это мешает заснуть, кому-то надоедают мысли в метро, кто-то открывает шкаф и думает, что же он наденет сегодня. Дом сомнений всегда с тобой, он всегда преследует. Но в Доме сомнений главное, чтобы вокруг тебя были друзья, которые зайдут туда и форточку откроют. Дом проветрится, ты выйдешь и пойдешь своей дорогой. Сомневаться — это нормально. Как мне сказал один хороший человек, умные люди всегда сомневаются.

— Казанская часть трилогии «Дом сомнений» называется «Навязчивая идея». Я предполагаю, что это касается состояния творческого человека, когда к нему приходит идея. Как вы попытались в этой экспозиции передать энергию навязчивой идеи, которая рождается в сознании творца?

— Если смотреть полностью на трилогию, в Казани это взрыв красок. Заряд идеи приходит, поселяется в твоей голове, прыгает и танцует по мозгам, и ты не можешь остановиться размышлять об этом. Это настолько навязчивая идея, что ты на нее наматываешь и наматываешь слоями, она живет в голове, а в конечном результате расцветает бабочкой. Даже в манифесте перкинизма сказано, что навязчивая идея — это путеводная звезда.

Все, что есть в Перкиннале, в «Нашей Утопии», да и сам перкинизм — продукт навязчивой идеи. Так же создалось Перкиннале. Я просто ехал в поезде, подумал: «Биеннале… Перкиннале! Перикиннале? Да, перкиннале!». Начал всем звонить, и первая Перкиннале уже спустя пять месяцев открыла свои двери в московском музее «ART4».

— Хочется узнать небольшой спойлер. Во что трансформируются навязчивые идеи дальше, когда откроются проекты в Нижнем Новгороде и в Москве?

— Навязчивая идея трансформируется в Нижнем Новгороде в выставку «Гормон стыда», потому что после яркости навязчивой идеи наступает это интересное состояние, в котором также все пребывали после сомнений. Гормон стыда вырабатывался у каждого, все знают это ощущение, что аж пяточки дергаются. Это будет первая монохромная выставка «Нашей Утопии», ведь мы всегда делали максимально цветные выставки. В Москве все объединится и сойдется вместе — навязчивая идея и гормон стыда. Дальнейших спойлеров я не дам (Смеется).

Плюс Перкиннале еще в том, что наше объединение всегда добавляет художников старшего поколения. Виктор Гоппе всегда с нами, Игорь Шелковский, Сергей Борисов, Андрей Бартенев. Мы постоянно в творческом обмене данными, потому что самое прекрасное — общаться со старшими художниками и иметь возможность перенять опыт, который они сами передают от прошлых поколений. Мы также передадим знания уже следующим поколениям, более молодым художникам.

— Про старшее поколение понятно — вы, скорее всего, находите их сами. А насколько сложно молодому художнику попасть в команду перкинистов? Как подбираете новых соратников?

— Это случай судьбы. Нет никакого отбора в «Нашу Утопию», просто жизнь сама преподносит нам нового человека. И он, может, даже никогда не рисовал, не занимался искусством, но попадает в наш круг, и оказывается, что по духу мы едины. Значит, в нем сидел художник и чтобы он начал раскрывать свой талант, нужно, чтобы вокруг собрались единомышленники и помогли ему выйти.

— Насколько я знаю, на московском вокзале по счастливой случайности застряла однажды Лиза Плакса и таким образом попала в «Нашу Утопию»…

— Да, Лиза приехала в Москву, а когда должна была уезжать, пропустила свой поезд, и с тех пор она в «Нашей утопии». Потом мы так же приехали в Сочи, а там Дима Рае. Откуда он появился, не знаю, просто вышел, и все — это Дима Рае, он до сих пор с нами. Сережа Фили тоже случайно пришел. Когда мы встречались, мы не задумывались о том, что рисовать и как, — когда есть единый организм, все получается идеально и само собой.

— У вас есть иерархия?

— В нашем коллективе вертикаль все-таки существует, потому что вертикаль — это необходимость. Кто-то в одном хорош, кто-то в другом, и для сопоставления важно, чтобы один человек всем руководил. Этим человеком пока что… являюсь я (Смеется).

Когда появится Казань на карте «утопистов»?

— Каждый зритель III Перкиннале получает некий путеводитель, в котором можно обнаружить карту мира «Нашей утопии». Я обратил внимание, что есть точно такая же карта 2023 года, но она приросла новыми локациями и территориями. Какие новые точки притяжения появились на карте «Нашей Утопии»?

— Карта мира «Нашей Утопии» появилась на первом Перкиннале после того, как я уже водил экскурсии по выставке. Из-за того, что человек попадает в такую яркую экспозицию, порой его сбивают цвета, трудно все работы «переварить». Я думал, как же объяснить наш мир зрителю? И вот приходит опять навязчивая идея. Я несколько лет учился на геодезиста и картографа. К сожалению, из-за того, что я дальтоник, пришлось уйти, но я все-таки создал свою карту.

Все, что мы делаем в «Нашей Утопии» и что нам нравится, перемещаем на карту — музей ММОМА (Московский музей современного искусства — прим. ред.), мастерская Сергея Борисова, первая галерея, где мы выставлялись, какое-то здание в Майкопе. Также переносим то, что нравится ребятам в жизни. Еще берем старших художников, которые тоже оставляют свою локацию. Например, на второе Перкиннале я попросил Виктора Гоппе поразмышлять, как бы выглядело здание поэзии в мире «Нашей Утопии». Он сделал большую скульптуру, мы ее реализовали и там оставили. Если художник сделал серию работ, которая запала ему в душу, он может сделать частичку об этой серии и также перенести на карту. В общем, она постоянно обновляется как живой организм.

Выходит, что это полная архивариусная система на одном листе, по которой даже можно лет через двадцать сделать путеводитель. Интересно же посмотреть на жизнь художников — где они тусовались, что делали. Например, в прошлом году мы путешествовали с выставками прямо по миру «Нашей Утопии» — «Яблоня Ньютона», «Сияние домашних», «Баня Мухи-Цокотухи». И весь год мы бродили по этой карте, создавая свою утопию.

— А условная Казань есть на этой карте?

— Еще нет, поскольку мы в основном добавляем места уже после того, как пережили этот опыт. Либо в «Нашей Утопии» есть места, которые еще не обозначены, но так часто выходит, что потом ты понимаешь: «Да, это место, и я там был сейчас». Значит, это как-то наперед уже все продумано было. И Казань, я думаю, появится после третьего Перкиннале обязательно.

— С чем сейчас у тебя ассоциируется Казань?

— С Чашей. Мне очень нравится, как это выглядит, нравится дракон возле нее…

— Тебе нравится китч?

— Не знаю, этот дракон какой-то инопланетный даже. И вообще мне нравится Казань, каждый раз сюда приезжаю, смотрю, и в разные времена года она сильно меняется. В первый раз, когда мы приехали на выставку, была зима, невозможно было даже пройти несколько метров, потому что ты промерзаешь изнутри. Тогда я думал: «Нет, сюда нельзя возвращаться». Сейчас приезжаешь — тепло, солнечно, совсем по-другому ощущается.

— Ты уже приезжал в Казань с выставкой в 2016 году, то есть, прошло почти 10 лет. Глядя назад, что ты думаешь о первой казанской выставке? «Гормон стыда» присутствует или нет? Художники часто критически оглядываются на прошлое…

— Нет, я к этой выставке нормально отношусь — это тоже был интересный опыт. Та же самая навязчивая идея — не имея опыта в создании выставок, собрать людей со всей России и сразу сказать: «Поеду в Казань». Конечно, первый блин комом, и вот наконец-то спустя 10 лет мы снова здесь появились уже совсем другими людьми, с другим опытом и бэкграундом. Все, что происходит, должно случиться, поэтому жалеть нет смысла.

«Хочется в перкинизме развить хотя бы около ста направлений»

— Как детство в Майкопе повлияло на твое творчество?

— Майкоп — солнечный город, и солнце до сих пор отражается в моих картинах. Желтый цвет часто преобладает. Еще, как я говорил, первое мое Перкиннале прошло в детстве. Из-за того, что мы общались всем двором, мне очень нравится и сейчас коллективно что-то делать.

— Насколько я знаю, ты сначала занимался граффити, и лишь потом сформировал свой собственный художественный стиль перкинизм. Как произошел этот переход?

— Переход на самом деле был трудный. Граффити — это шрифтовые композиции, где зачастую используются одни и те же шрифты. Когда ты рисуешь одно и то же, чуть-чуть застреваешь в этом, а потом «разрисовываться» по-другому не выходит. Я упустил, как именно произошел переход, потому что в один момент мне просто открылось что-то в голове и это идет бесконечным потоком. Но все равно в моих картинах до сих пор присутствуют отсылки на граффити, потому что зачастую это 2D изображение. Мы не так часто применяем объем, и контур тоже остается. Тем более граффити — это такая же командная работа, где один рисунок создают несколько людей, и сейчас мы продолжаем делать коллабы.

— О чем, в принципе, направление перкинизм? Какие идеи ты хочешь донести до своего зрителя?

— Перкинизм — это тоже результат навязчивой идеи. «-Изм» добавился, потому что было интересно сделать свою фамилию направлением и сказать о том, что каждый человек может делать что угодно, даже создать свое направление. С момента создания перкинизма я часто встречаю людей, которые говорят: «Я сначала думал, ты с ума сошел, перкинизм какой-то…» А потом уже мы начинаем общаться, и человек понимает, что мое направление — это еще и целый мир внутри.

В перкинизме уже появилось 6 разных ответвлений — есть многомордовый стиль, фаунный стиль, еще тарелочки такие, «слоновий сервиз» называется. Хочется в перкинизме развить хотя бы около ста направлений. Интересно, когда один человек пишет в разных стилистиках, но все равно чувствуется единая нить, соединяющая его работы. Поэтому хочется передать многообразие и вообще испытать, на что способна моя фантазия.

— Твои картины очень яркие и вызывают позитивные эмоции, и я слышала, что тебя называют жизнерадостным абсурдистом. Что помогает сохранить оптимизм?

— Дух общения очень помогает сохранить оптимизм, потому что вокруг меня в коллективе выстроились отличные ребята, которые могут общаться на все темы, разгонять всевозможные темы, постоянно шутить и смеяться. Сейчас мы все разъехались по своим мастерским, но начинали в общей — собирались вместе, целыми сутками сидели и обсуждали.

И вообще мне просто нравится яркими красками писать. Эти цвета остались еще от граффити. Цвета не надо бояться, его можно использовать. Искусство должно дарить счастье.

Конечно, не все картины у нас про «посмеяться», есть разные темы. Опять же про сервиз — я сделал серию с чашечками и самоваром, она пока в процессе. Можно подумать: «Всего лишь чашечки и самовар». Но пока я писал, понял, что так можно определить вообще нашу жизнь. Все мы рождаемся в сервизе и на протяжении жизни кто-то чугунная чашка, и его вообще не разбить, а кто-то хрупкий как фарфор. Кто-то его склеит заново, а кто-то нет. Эти чашки либо разлетятся, либо останутся на всю жизнь в едином сервизе. Но все мы становимся старыми чайниками, и вокруг нас начинается новая жизнь.

— Попадая в мир «Нашей Утопии», зрители везде чувствуют себя в безопасности? И все ли персонажи, которых можно встретить в этом мире, добрые и хорошие или там есть противоречивые герои?

— Я бы не сказал, что мир «Нашей Утопии» только о хорошем — есть разные локации с большим спектром эмоций. Мне сразу почему-то приходит на ум «Шатер угара» художника Димы Маконды, потому что «Шатер угара» — как будто про веселье, но есть и «пришатровые» территории, где тусуются упыри, которые пересидели в шатре, потеряли свое лицо и просто в кисляке отлеживаются. Чтобы понять, насколько мы в «Нашей утопии» движемся — есть бананы Сережи Фили и есть мои брокколи. И у нас постоянно совместные работы на тему брокколи и бананов — противостояние овощей и фруктов. Между ними существовала стена непонимания, и вот мы сделали огромный четырехметровый холст, где эти стены рушатся. В обновленной карте мы тоже разрушили стену. И это тоже плюс «Нашей Утопии», потому что мы постоянно делаем совместные работы, и это всегда будет живой организм.

— Я так понимаю, конфликт между бананами и брокколи продолжается, судя по полотнам, которые привезли в Казань?

— У них уже более дружеские отношения по сравнению с тем, что было, они хотя бы могут стоять вместе (Смеется). Не знаю, что будет дальше между ними. У нас точно также в жизни — когда конфликт идет, стена появилась, потом конфликт прошел, и стена разрушилась. И жизнь, и искусство — это все связано.

— В твоем мире живет много разных персонажей, в том числе из фольклора. Можешь назвать кого-нибудь из любимых? Ты уже упоминал «Баню Мухи Цокотухи»…

— «Баня Мухи Цокотухи» всегда в моем сердце, потому что это была моя первая персональная выставка в 2018 году. Я сделал серию из 50 работ о Мухе-Цокотухе и ее жизни. Как она с комаром уехала и дальше тусовалась, как кабриолет себе покупала. Моей сестре тогда было 7 лет, она написала стихотворение о Мухе-Цокотухе.

Еще один из любимых — это дядя Гриба, безумный гриб, который всегда накрывает на стол. Сейчас количество персонажей перевалило за несколько тысяч и напоминает библиотеку, поэтому именно любимых не могу выделить — не все еще проработаны. Меня спрашивают, у всех ли есть имена, я сразу отвечаю, что нет, потому что я еще не настолько сошел с ума.

— Как происходит проработка персонажа?

— Первую тысячу я сделал во время ковида. Такое время было, когда все остановилось, и чтобы не затухать, я дал себе задание — придумывать 75 персонажей в день. В итоге я сначала сделал 300, потом 500, потом 800. И вот уже месяц кончается, думаю, надо тогда и тысячу доделать. Потом я решил их растиражировать каждого по 100, чтобы было 100 тысяч. Но хорошо, что меня на третьей тысяче остановили, потому что я уже жил в этой кипе листов с персонажами. Персонажей можно создать из всего — кран, дверная ручка, щеколда, да что угодно. Откуда это идет, я не знаю, но иногда и не нужно это осмыслять.

«Нельзя сказать, что я самоучка…»

— Какие встречи на своем творческом пути ты считаешь наиболее значимыми?

— На моем пути мне встретились три человека, которые являются нашим коллегами и на которых сформировалась моя творческая личность. Конечно, это Андрей Бартенев, потом Сергей Борисов и скульптор Виктор Гоппе. От них я узнал столько информации, каждый дал свой участок пути. Потому что один давал историю, другой помогал именно в организационном плане. Я ассистировал Андрею Бартеневу…

— То есть, как подмастерье был у него?

— Да, я встретился с Андреем Бартеневым в 2016 году и два года был его ассистентом. Через него познакомился с Сергеем Борисовым, и Виктором Гоппе, за что ему очень благодарен. Это большие художники и люди с большой душой.

— Как ты думаешь, почему Бартенев обратил на тебя внимание?

— Это лучше спросить у Андрея. Может, зацепил тем, что сделал работы сразу 3 на 2 метра на выставке. Не знаю, мне кажется, мы просто встретились, сразу начали общаться и даже никак это не объяснили.

— Не так давно вышла книга, написанная Бартеневым, — «Вова Перкин. Кто следующий?» Что это за проект такой и почему там поставлен такой вопрос?

— Я не помню, почему именно «Кто следующий?». Там как раз-таки говорится, что за восемь лет от граффити до персонального выступления в ММОМА в главном издании — это очень быстрый скачок. Книга рассказывает о том, как молодому художнику выйти в мир искусства и куда в нем направиться. Бартенев дал очень хорошие, грамотные советы. Эта прекрасная книга — учебник о том, как помочь молодому художнику. Он предлагает читателю быть следующим, вдохновиться на мысль: «Кто следующий? А может быть я?» И я надеюсь, что человек, прочитавший книгу, об этом задумается.

— У тебя нет академического образования. Тебе это больше мешает или наоборот помогает благодаря отсутствию строгих академических рамок?

— В «Нашей утопии» все самоучки. Может, как-то по наследству передалось, потому что мы знаем, у кого-то несколько поколений назад были в роду художники, а так все из разных сфер. Мне кажется, в моем случае отсутствие академического образования помогает, потому что я использую все медиа. Я и фотографирую, и перформансы делаю, и со скульптурой работать начал. Мне нравится изучать, придумывать собственные приемы — как что-то делать, как что-то подкрутить…

Конечно же, нельзя сказать, что я самоучка, потому что Виктор Гоппе, Андрей Бартенев и Сергей Борисов многое мне дали. С Виктором Гоппе я могу часами говорить о скульптуре, ее формах, о том, как ее делать, и у всех я перенимал опыт. Я не ходил на занятия, но когда ты в подмастерье, это еще интереснее занятие, потому что в университете ты учишься с девяти до семи, а здесь работаешь 24 на 7.

— Неблагодарная работа?

— Если бы была неблагодарная, я бы этим не занимался! В университете ты за эти знания и умения платишь, а работа с художником зачастую даже больше дает опыта, поскольку ты выбираешь человека, схожего по духу, и он открывает для тебя новые двери, о существовании которых ты даже не знал.

— А ты помнишь тот момент, когда произошел щелчок в голове с пониманием — «я художник»?

— Я в Доме сомнений. Порой думаю, что я не художник (Смеется).

— До сих пор?

— Выставка в ММОМА меня убедила, что все-таки художник, но еще я всегда пытаюсь передавать эту уверенность людям в нашем коллективе. Наверное, я тот, кто заходит в Дом сомнений «утопистов» и проветривает комнату.

— То есть, для того, чтобы убедиться в себе как художнике, понадобилась масштабная ретроспектива?

— До этого у меня были небольшие выставки, а тут ты собираешь все работы за 8 лет в одном здании. Каждая картина или объект — это твой ребенок. Они постепенно уезжали жить в другое место, а выставка в ММОМА дала возможность вживую пройтись от 2016 до 2023 года и посмотреть, куда ты отходил, как поменялся масштаб, какая эмоция тебя преследовала в процессе. Конечно, ты этот 8-летний опыт переживаешь за 2 часа прохождения по музею и ощущаешь, как у тебя сразу словно открываются все эти комнаты, и собирается единый пазл. Тогда ты думаешь: «Да, я художник».

«“Наша утопия» — скорее зеркало»

— Ты междисциплинарный художник, работаешь с несколькими жанрами. Есть ли какая-то неизведанная территория в плане форматов, на которую тебе хотелось бы зайти?

— Неисследованная — это, конечно, архитектура. Мало кто к этому приходит, верх творчества — когда твое здание остается в этом мире. Это очень интересный формат. Сейчас я больше начинаю исследовать скульптуру. Но все равно формат, который я не хочу предавать и который вызывает у меня истинное наслаждение, — это живопись. Невероятная вещь, когда ты творишь, будто читаешь какую-то мантру. Эта монотонная работа, где ты просто ходишь в голове по комнатам памяти, открываешь их и вспоминаешь: «О, вот здесь мне было 10 лет, чем я занимался?» Это постоянный процесс расставления мыслей по полочкам, в котором ты живешь месяца два, а затем уже смотришь на готовую работу.

— У каждого по-разному происходит процесс создания произведения. Ты делаешь наброски или импровизируешь?

— В нашей практике, в основном, должен быть эскиз. Это уже 80 процентов работы. Проработка эскиза должна быть точной, выверенной, только потом идет воплощение. Мы пишем акрилом, а это многослойная техника, некое «выкладывание» цветов. Это уже более техническая даже часть, нежели творческая. Творческая — разработка, подготовка, а потом уже техническая часть, которая напоминает день сурка — просыпаешься, красишь, засыпаешь, и так два месяца.

— Сначала приходит идея произведения, а потом ее реализация или бывает наоборот, что уже в процессе работы появляется идея?

— Сначала в любом случае закладываешь зерно, и в процессе уже дополняешь задумку, корректируешь, если она была ошибочной. Нет такого, что идея в начале и конце одинакова, все равно в процессе создания все меняется. Ты работаешь и одновременно об этом думаешь, обращаешься к каким-то местам, наполняешь смыслом и полностью прогружаешь идею в голове. Это двойная работа — умственная и механическая.

— Говоря про художественные высказывания. Тебе, как автору, важно, какую эмоцию испытает зритель, находясь перед полотном, и как будет трактовать твою задумку?

— Задумываться о том, что испытает человек, когда увидит картины, мне кажется бессмысленным, потому что сколько людей, столько и мнений, у каждого свой взгляд на мир. Поэтому мы и прописываем тексты к работам, чтобы люди узнали, что мы хотели донести. В любом случае интересно узнать точку зрения зрителя. Вдруг ему увидится что-то другое, и это вдохновит на проработку той же идеи, но под другим углом. Может случиться соавторство со зрителем. Но мы точно не хотели бы, чтобы человек сел и начал рыдать рядом с картиной, просто чтобы он вышел обновленным и почувствовал какое-то улучшение в жизни. Мне больше нравится смотреть искусство и оставаться с ним на какой-то хорошей ноте, чтобы это дало желание жить, а не сесть на бордюр и сказать: «все так плохо».

— Можно ли считать, что в каком-то смысле мир «Нашей Утопии» — это некий эскапизм и побег от реальной действительности или же это зеркало?

— «Наша утопия» — скорее зеркало. В этом и есть утопия — все, что нам нравится, оказывается там. Я все-таки хочу долгую жизнь прожить (хотя бы лет сто), посмотреть на эту карту и вспомнить жизнь по крупицам — что было в моей жизни хорошего. «Наша Утопия» — это не только о нас, но и об общественных вопросах. Мы не только для себя память храним, чтобы потом смотреть и говорить «вот мы такие молодцы», это и для передачи следующему поколению. Прошлое всегда обрастает мифами, а напрямую от художника интересно узнать, как это все было.

— В данном случае мы можем рассматривать произведения «Нашей Утопии» с исторической точки зрения, фиксирующими некие явления?

— Наверное, пока нет. «Нашей Утопии» уже 10 лет, но все равно мы молодой коллектив. Когда будет лет 50, это будет иметь под собой вес.

— Возвращаясь к теме эскапизма, ты работаешь сегодня в мастерской в Наро-Фоминске. А побег из Москвы в Наро-Фоминск — эскапизм?

— Переезд из Москвы в Наро-Фоминск — это очень правильное человеческое решение, чтобы была хорошая мастерская. Это не побег из Москвы. Хотя когда ты живешь в Москве, многое отвлекает, сложно сконцентрироваться. Сейчас мы открываемся людям, когда создается такая красота — выходим из своих «норок», встречаемся, собираемся вместе как на бал.

— Опиши свою мастерскую. Ты ее с кем-то делишь?

— Это наша с Лизой мастерская. Сначала была резиденция «Перкинделкино», но сейчас она пока стоит закрытая. Вообще это здание 1800-го года, с него начался город Наро-Фоминск, потому что это шелковый комбинат. Интересное здание с историей — оно и во Вторую мировую сыграло свою роль, и в царской России было. Там все рядом, и главное — есть большие потолки.

— У тебя есть в голове некий целевой портрет твоего зрителя?

— Как показывает практика, у нас нет целевого зрителя, потому что это может быть любой человек — и дипломат, и бабушка из троллейбуса, и ребенок в садике. Пока то, что я видел, — это все слои общества, из каждого слоя есть почитатель нашего искусства.

— Следишь за глобальными мировыми трендами в изобразительном искусстве или стараешься ограничить себя от них, чтобы не влияли на твою самобытность?

— Стараюсь себя ограничивать, потому что все трендовое ты и так увидишь, тебе не надо это отслеживать. Надо фильтровать все, что ты видишь. Мне больше нравится следить за изменениями именно внутри коллектива, это интереснее. А за трендами не угонишься, нужно свои тренды создавать.

— Ты стратегически двигаешься в художественном направлении? Планируется ли IV, V, VI Перкиннале?

— Я обдумываю проекты на несколько лет вперед. Будет и IV Перкиннале, но его масштабы пока неясны, потому что надо закрыть сначала этот. А так наш план амбициозен — дойти до Владивостока, а потом и обратно можно.